ООС: Ух, я скоро с вами поднаторею во флешбеках)
Воислава сидела на теплом камне, осторожно сложив руки на коленях, и думала о детках, как велела ведьма. Уже третий день. Она уже успела себе напредставлять в подробностях все: от рождения первенца, ночных бодрствований, которые были только в радость, до свадьбы младшей дочки. Она думала о том, как обрадуется муж, как мать будет рада внукам, как отец станет учить мальчиков воинскому делу, и как вырастут они большими и сильными, Войке на заступу, семье на поддержку. Иногда додумывалась до того, что глазам становилось влажно. Молодая женщина считала, что пришла сюда не зря, преодолев столько волнений и опасностей. Шла она долго, не меньше четырех дней, и все это время приходилось скрываться: крепостная, без подорожной, в лучшем случае ее бы просто вернули Мстиславским, на чье милосердие тоже не приходилось уповать. Протянули бы хлыстом, которым лошадей горячат, так, что на всю жизнь бы охота по ведьмам ходить отпала. Хорошо хоть, муж и мать помочь обещались, да и некому было Войку выдать из деревенских. Так что можно было надеяться, что все пройдет благополучно. Подол Воиного сарафана был в нескольких местах изодран ветками кустов, но уже зашит аккуратными стежками. Маленькие, грубые ступни мечтательно перебирали воздух, а сама женщина, согретая теплом волшебного камня, не засыпала только чудом. Ей бы наверняка снилась семейная жизнь, пеленки-ребенки, ночи у колыбельки и детские голоса… Но она внимала звукам леса, и не спала. Когда ведьма охнула и что-то залопотала, Воя не позволила себе отвлечься, хотя раньше старушка так не делала. Каждый из трех дней был похож на предыдущий, и девушка уже знала, что, как и когда она будет делать. С утра знахарка осматривала гостью, щупала ей животик и бормотала что-то древнее, целительное, потом целый день они вместе хлопотали по хозяйству, после чего вместе же, с песнями и ритуальными движениями, купались в ручье. Потом страшной тропой в густых сумерках шли к камню, и очень часто среди сгущающейся ночной темноты можно было разглядеть силуэт зверя, а то и не одного. В самый первый день Воислава испугалась очень, но ведьма ее успокоила, сказав что-то загадочное о том, что волки здесь разумнее людей.
И тут Воя услышала новый голос, мужской. Тут же она позабыла о разных обрядах и ритуалах и подобрала ножки под себя, распахивая глаза и будто пытаясь спрятаться за роскошную косу в руку толщиной и чуть ниже пояса длиной. Мужчина разговаривал со знахаркой, но все, что Воя могла слышать с камня, это почтительное обращение к нему ведьмы: Хозяин леса. Гостья ведьмы, заинтересованная и испуганная, сидела на волшебном камне, будто тот смог бы защитить ее от зла, которое, возможно, нес в себе лесной хозяин. Он, как любой мужчина, мог быть опасен, но мог он доставить и другое лихо, менее знакомое, и оттого еще более страшное: не зря же молва лесными хозяевами волков, медведей да леших прозывала.

Отредактировано Драгана Грейганн (2011-09-15 08:15:37)

Воя не слышала, о чем ведьма разговаривала с чужаком, но поняла, что говорят о ней. Ей захотелось спрятаться, убежать: колдуньи не пользовались доверием, а чужаки тем более. Особенно такие вот. Встреться они в другом месте и в другое время, и лесной хозяин мог бы понравиться Войке, но сейчас она испытывала только страх. Как будто сейчас он, этот статный барин с ненашенским говором, решал ее судьбу. И снова нервно перебирающая косу девица не могла сказать, как именно: вроде и кнутом не протянет, и продать от родных не сможет, а как будто что более страшное у него для крестьянки есть. Просто так сидеть, пока кто-то другой все решает Воя не умела: хоть и крепостная, да самостоятельная, в отца, к которому сам барин прислушивался. Молодая женщина соскользнула с камня и под тяжелым взглядом лесного хозяина посеменила вверх по склону. Рядом с ним она казалась совсем маленькой и хрупкой: тоненькая, да еще и робко сдвинувшая узкие плечи, лохматящая косу и диковато глядящая прямо в ледяные серые глаза.
- Лесной хозяин, а ты мне не поможешь? – Как отважилась на такую дерзкую речь, и сама не поняла, только голова закружилась. Неизвестность, которой была окутана для Войки фигура этого странного чужака, становилась все ощутимей с каждой минутой.

Воя чувствовала себя как в воду опущенная. Ледяную черную воду. Не будет маленького. Ни одного. Никогда. Теперь лесной хозяин не казался ей таким холодным, наоборот, мудрым и понимающим. Будто добра желает. И при этом безразличным. Может, и мог он сделать так, чтоб Войка разродилась, только вот сразу по глазам видно: не стал бы.
«А в чем судьба моя?» - вертелось на языке Воиславы, но вопроса она не задавала и ответа не ждала. И так слишком дерзкая: подошла к барину, вон как ведьма-то глядит, видать, нельзя было. Наверно, глупо было стоять вот так, в состоянии только открывать и закрывать рот, как выброшенная на лед рыба, и Воя сцепила зубы. Что сказала старушка, она практически не слышала, поглощенная собственным горем, но по интонации поняла: уходить пора. Мелко-мелко покивала, потом поклонилась в пол чужеземцу:
- Спасибо тебе, лесной хозяин, - и пошла по тропке, ровная, будто кол проглотила. Только в избушке словно оттаяла, ожила. Но засобиралась:
- Пойду я, бабушка. Спасибо тебе сердешное. Горе то, что деток не будет, мы как-нибудь переживем. А сейчас торопиться мне надо: матушка с мужем барину не сказывали, что я здесь, как бы не навлечь на них да на себя немилость лютую. Счастья тебе, добрая женщина.
Завязала узелочек на дорожку, присела по давнему обычаю, да и пошла по ночи, «пока не жарко и казенных людей не встретишь». Вот только из лесу так и не вышла. Черные мысли никуда из русой головки не делись, Войка загнала их вглубь, чтоб старушку не расстраивать, но как только оказалась одна, слезы так и брызнули из глаз. Она шла, не разбирая дороги, пока не споткнулась и не упала. Глядь, – на бережок вышла, к речке.
Ей казалось в тот момент, что ее горе так тяжело, что запросто утянуло бы ее на дно.
«А и вправду… К чему жить, коли род продолжить не можешь…» - как молния мелькнула мысль. Уже через минуту пожитки ее разметались по траве, а сама Воя стояла над глинистым обрывом. Решимость успела ее покинуть, и она замерла, будто ища что-то еще, что могло подтолкнуть ее вперед или, напротив, отвести от опасного края.
«Ну вернусь я домой, и что? Смогу ли я посмотреть мужу в глаза, матери?» - и лица этих людей так живо встали перед Воиславой, что она не задумываясь сделала шаг вперед, в бурный поток, который не оставил бы ей шанса выбраться.

Тьма, холод, поток и воздух сплелись перед глазами молодой женщины буквально на несколько секунд, сразу после оглушающего удара. Девка и не думала, что река может такой жесткой быть да так больно бить. Вода свербела в глазах, носу и горле, заставляя рваться к поверхности даже и против воли – выплюнуть, откашляться, проморгаться, что угодно, лишь бы все снова было хорошо! Поверхность же никак не хотела находиться, но тут уверенные и невозможно крепкие руки обхватили ее талию. Как оказалась на берегу, Воя упомнить не могла. Просто вдруг поняла, что стоит на четвереньках и выхаркивает водицу, почти что взлаивая по собачьи. Руки дрожали так, что она не удержалась, растянулась на мокром холодном опаде, вздрагивая всем телом и откашливая последние остатки воды.
- Что же ты, девица, грех на душу берешь, - строго вопросили где-то в стороне. Она перевернулась на бок, чтобы видеть лесного хозяина, такого мудрого, теплого, доброго, но безразличного и непонимающего. Да и с чего бы ему, барину, понимать ее, девку дворовую? Воислава внимала равнодушно, не перебивая, и только когда он закончил, проронила:
- Видать, не знаешь ты, лесной хозяин, счастья отцовского, - девица прикрыла глаза, понимая, что материнского счастья и ей не видать, но потом заставила себя продолжить. Ей казалось очень важным поведать чужаку, почему она так поступила: - Не оставить мне после себя никого, кто вспомянуть меня да мужа моего мог бы, не жить нам в своих детках да внучках. Нету различия, когда мне умереть, так зачем же дальше жить? Коли не вернусь, так и муж себе невесту другую найдет, приживет наследничка, - позволила себе вслух размечтаться пустопорожняя. Спокойно говорить плохо выходило - зубы стучали, - но она старалась. – А про Боженьку, лесной хозяин, молчи, не поминай всуе. Грех на мне да на тебе и так тяжкий лежит – колдовству попустительствуем.
Слова, будто горькая полынь под косой косаря, сами падали на мокрую, устланную прошлогодней листвой землю. Наверное, с горя, иначе Вое ни в жизнь не произнести такую дерзкую да складную речь.