Инъекционный раствор медленно переливается из стеклянной емкости в капельную камеру, устремляется по пластиковой трубке в вены неподвижно лежащего на кровати существа. Много усилий было потрачено, чтобы повернуть вспять весь ущерб, нанесенный телу разрушительным временем. Запустить процесс регенерации и ускоренного восстановления тела, заставить снова забиться мертвое сердце и кровь циркулировать по кровеносной системе.
Неохотно, но все же смерть уже отступила и выпустила из своих холодных объятий асимана. Затаилась на время, чтобы прийти позже, в свой час…
Каждая из существовавших и ныне существующих человеческих религий описывает смерть по-своему. Одни видели в ней зло, другие – благо, иные же – закономерное окончание земного существование любого живого организма.
Из киндрэт одни лишь некроманты, избравшие путь служения своей госпоже, удостаиваются чести увидеть Смерть. А что видят другие киндрэт, когда приходит их час? Что видел сам асиман, прежде чем погрузился в глубокий, ведущий к вечному сон?
Получив усилиями своих собратьев отсрочку от смерти, огнепоклонник даже представить не мог, что всего лишь пару недель назад он был иссохшей мумией, почти скелетом, но, на его счастье, заинтересовавшим старших огнепоклонников. Настолько, что верховный магистр дал свое разрешение попытаться вернуть к жизни найденное ископаемое.
Вел ли асиман шанс получить частицу утраченных знаний или же возможность бросить вызов смерти – неизвестно. Да и, в общем-то, не так и важно для существа, которое все-таки вернулось к жизни. Пусть и еще не знающее, в каком мире ему предстоит открыть глаза. Изменившимся настолько, что невозможно представить, и совершенно чужом.
Пробуждение было тяжелым. Асиман выбирался из вязкой темноты тысячелетнего сна, но она упорно тащила его обратно, в забытье… Пока Санккара пребывал на шаткой грани беспамятства и сознания, просыпалась и память, подбрасывая совершенно непоследовательные обрывки воспоминаний.
Яркое и жгучее летнее солнце, ноги поверженных врагов – теперь уже рабов - утопают в раскаленном песке. Это была славная битва…
Отблески огня на каменных стенах. Высокий мужчина в алой мантии называет его новым именем, теперь он один из них – киндрэт…
Темнота обступает со всех сторон, а внутри голодным бешеным зверем его грызет голод. Мучительный и, кажется, длящийся уже целую вечность…
Последнее воспоминание полностью выдергивает асимана из полудремы. В глазах словно раскаленный песок земель Кемета, горло пересохло, как если бы египтянин много часов брел по пустыне под палящим солнцем. И слабость, неприятная, противная воину, но крепко овладевшая всем его телом.
Некоторое время Санккара тщетно пытается рассмотреть хоть что-то сквозь мутную пелену, а, когда, наконец, получается сфокусировать взгляд, из его глотки вырывается сдавленный хрип:
- Что за козни Сета?!
Еще плохо слушающейся рукой египтянин со злостью выдергивает присосавшихся к нему странных змей. Сооружение, с которого они спускались, с грохотом падает на пол. Санккара чувствует родную магию – ее слишком много, она повсюду… Ошибиться невозможно – он снова в обители асиман, и эта мысль заставляет еще больше полыхать костер уже разгоревшейся злости.
Зачем? Зачем, Анубис забери их всех, они вытащили из убежища?!
Египтянин озирается по сторонам, отстраненно отмечая, насколько… необычным выглядит убранство покоев, и, проклиная собственную слабость, направляется к напоминающему дверной проем черному прямоугольнику.
И не доходя, застывает, - слишком сильная магия здесь спит.
Проклятье! Скрипнув зубами, Саннкара глубоко выдыхает, сосредотачиваясь, взывая ко всей своей невеликой сейчас силе в попытке сотворить заклинание. Отчасти ему это удается - в руках огнепоклонника появляются клинки с изогнутыми лезвиями.
Заставить пройти его еще раз через такую пытку он им не позволит. Лучше сразу смерть.

Огонь разгорелся, но неровный, вздрагивающий, готовый вот-вот погаснуть или рассыпаться. Нити плетения рвались, как старая истлевшая ткань. Удерживать заклинание было непривычно и невыносимо тяжело – едва египтянин восстанавливал одну нить плетения, как лопалась следующая.
Его жизненная энергия уходила как вода в песок пустыни, не оставляя сомнений в том, насколько он ослаб за все время вынужденного «сна». Настолько, что, сконцентрировавшись на неустойчивом заклинании, египтянин упустил приближение кровного брата. Заметил его только тогда, когда дверь распахнулась, являя взору Санккары огнепоклонника.
Египтянин ждал реакции асимана: действий, эмоций, ощущений – чего угодно, что могло бы пошатнуть захватившую его неприятную и липкую неизвестность, но наткнулся только на холодное безразличие. Ему было знакомо такое выражение лица. Бесстрастное, изучающее – маска ученого и исследователя - так смотрели древние алхимики асиман на своих подопытных, изучая действие того или иного вещества.
Подопытный – вот он кто для незнакомого ему асимана. От вошедшего веяло силой, куда более могущественной, нежели его собственная, и сознание огнепоклонника сковала одна-единственная мысль - он что-то упустил, что-то важное, что отметил в первые секунды пробуждения, но не придал должного внимания.
Теперь же при взгляде на необычные для Кемета черты лица незнакомца, на его облачение
мысль постепенно приобретала форму. Санккара знал всех старших огнепоклонников на момент своей «смерти», и среди них точно не было того, кто сейчас находился перед ним и чей возраст, по-видимому, перевалил за тысячу лет. А может быть, и больше…
Нехорошее предчувствие цепкой хваткой уже взяло за горло, обожгло холодом и заставило метаться загнанными зверями и лихорадочно сменяющие друг друга мысли. Чтобы, наконец, прийти к одной, которую асиман пока не решается озвучить вслух.
Понимая всю бесполезность – и вред для себя – призванного оружия, Санккара разорвал плетение, и клинки искрами осыпались на пол. Стало легче, но ненамного. И ненадолго.
- Кто ты? – наконец, нарушил тишину египтянин.
Санккара догадывался, что ответа может и не последовать – зависит, для каких целей он сам здесь.
- Зачем меня забрали из хранилища? – он замолчал на мгновение, и, не отводя взгляда от серых непроницаемых глаз асимана, задал последний вопрос:
- Сколько времени прошло?

Санккара последовал предложению старшего и присел в кресло напротив того, куда опустился Якоб. Тем паче, что слабость все отчетливее давала о себе знать. Слово «много» ровным счетом ничего не сказало египтянину, лишь заставило еще раз бегло взглянуть по сторонам, как если бы ответ прятался где-то в укромном уголке помещения. Возможно, так оно и было, да только за пеленой минувших веков Санккара не мог его разглядеть.
Услышав о том, кем является старший, египтянин чуть склонил голову, давая понять, что осознал, кто перед ним – внутриклановый этикет он усвоил еще с первых дней обращения и предполагал, что тот не слишком изменился. Если и есть вещи, неподвластные времени, так это требование беспрекословного подчинения у асиман.
Время… Сколько же времени, Сет его забери, прошло?
Санккара снова перевел взгляд на ученого:
- Насколько много?
- Три с половиной тысячи лет.
От такого ответа Санккаре стало холодно. Даже несмотря на то, что в комнате было тепло, а за спиной весело потрескивал огонь, щедро наполняя помещение жаром, да и мерзнущий огнепоклонник явление весьма необычное…
Но, тем не менее, Санккара отчетливо чувствовал, как липкий холод могильным червем подтачивает его изнутри. А вместе с ним и страх, такой же ледяной и вышибающий дыхание кинжалом ударяет в сознание.
Три с половиной тысячи лет.
Перед глазами предательски потемнело, и  Санккара непроизвольно опустил голову, обхватив ее руками. Три с половиной тысячи лет прошло с тех пор, как его сердце сделало последний удар, до того как открыл глаза здесь. При попытке осознать сказанное отступившая было темнота снова захлестнула кромешно-черной волной. Разум отказывался воспринимать слова старшего мага, как нечто возможное, боялся ожидающей его неизвестности. Боялся даже представить, насколько изменился мир…
Что вообще осталось от его мира? Эта мысль рождала горькое отчаяние – чувство, казалось, забытое еще со времен человеческой жизни. А вместе с ним и злость. От осознания собственной слабости и уязвимости.
Усилием воли заставив отступить тошнотворную смесь страха и отчаяния, Санккара снова поднял взгляд на ученого:
- Это долгий срок… - голос раздался будто рядом, не из его горла.
Что ему оставалось делать? Молиться богам, в которых он давно перестал верить, чтобы все это оказалось злой шуткой? Достаточно было одного взгляда на сидящего перед ним мага, чтобы эта нелепая мысль обратилась в прах.
Первая волна потрясения уже отступила, и теперь расчетливый ум подсказывал, что египтянину ему нужна опора – что-то, за что можно удержаться, чтобы не дать себе рухнуть в разверзшуюся перед ним бездну неизвестности.
- Магистр Кархемиш велел вернуть меня к жизни, или его место сейчас занимает другой?
Санккара понимал, что едва ли верховный магистр мог вспомнить о нем спустя почти четыре тысячелетия, но не спросить, жив ли Кархемиш он не мог - слишком сильно еще было пламя ненависти.